Все перечисленные выше подходы оставляют “все, как есть”, продолжая путь количественной информации и кибернетики, бывшей по утверждению академика В.М.Глушкова “информационным углом зрения” (естественно без определения понятия информации). Поэтому мы не пойдем общепринятым “кибернетико-информационным” путем, а рассмотрим новые варианты понимания информации, постепенно пробивающие себе дорогу среди устоявшихся традиций и, зачастую, некорректных умолчаний.

В самом простом случае в разговоре об информации традиционно предлагается ситуация, когда некоторое состояние материи, обязательно воспринимаемое какими-либо человеческими чувствами или физическими приборами как сигнал, через носитель передается в воспринимающую систему. Там оно должно быть оценено количественно тем или иным способом в зависимости от его новизны или чего-то аналогичного, учтены статистические закономерности и шумы. На этом начинается и кончается классический вариант количественной теории информации, гораздо лучше звучащей в ее Шенноновском наименовании “математическая теория связи”.

Конечно, для корректности восприятия можно предложить сравнивать такого рода информационный сигнал (внешнее информационное сообщение) не только с его возможной копией в приемнике, но и с тем, что имеет получатель в виде опыта своего существования (накоплений в базе) и знания особенностей конкретного источника сообщения.

При этом фактически то, что в обыденной жизни называется контекстом восприятия сообщения в приемнике, предлагается алгоритмически учитывать как дополнительное внутреннее информационное сообщение, контактирующее с внешним сигналом при его обработке для выяснения “информационной ценности” последнего или определения полученного “количества информации”.

Что дает такой подход при создании “информационной науки на базе компьютера”? Он позволяет оставаться на так называемом “твердом фундаменте” математического моделирования языков сообщения, восприятия и обработки сигналов. При этом обеспечивается чисто алгоритмический уровень контакта передающей и приемной систем, алгоритмический выбор контекста, приписываемого сообщению (достаточно ясно, что все контексты восприятия в приемнике изначально существуют независимо от самих сообщений), принудительно сводит процесс общения до уровня контекстно-независимого языка вычислительного алгоритма.

Следовательно, информационная наука при указанном выше подходе позиционирует себя на уровне языков бесконтекстных, а именно таких, где вся информационная составляющая, выясняющаяся и изменяющаяся в процессе диалога, подменяется ее интерпретацией на уровне заранее заложенного алгоритма. Там, где ничего кроме предписания для трактовки сообщения (алгоритма) нет, нам предлагают искать количество информации, контекст и семантику.

Повторяется классическая история начальных времен теории информации, когда утверждалось, что “запрограммировать можно все…, но трудности, возникающие на этом пути, значительно превышают наши возможности”. Беда не в том, что, заменяя кибернетику информатикой, забывают это, а в том, что было написано “значительно”.

Трудности адекватного моделирования систем с собственным контекстно-зависимым языком не “значительно превышают”, а абсолютно непреодолимы на алгоритмическом уровне, на уровне программирования даже на самом мощном из программистский языков, который когда-либо будет придуман для компьютера традиционной архитектуры.

Терминология, ситуация, все построения не требуют введения отдельного понятия информации – вполне достаточно говорить о сигналах, сообщениях, данных, актуализации данных и т.п. Базы данных и даже базы “знания” можно не называть информационными - ничего плохого при этом не случится.

Казалось бы, создавая любое текстовое или, в общем случае, знаковое сообщение, человек тоже выступает в роле датчика, – это все равно будет физическая посылка, ничем не отличающаяся от всего предыдущего. Однако нет. Существует основное отличие всех сообщений человека от сигналов датчиков – они могут быть сделаны только после выработки в “контекстно-зависимой, не алгоритмической машине”, каковой является мозг, множества вариантов интерпретации входного сообщения и выбора наиболее приемлемого из них. Только после этого на основе проведенного выбора формируется собственно сообщение, причем не важно какую внешнюю форму, в конечном счете, оно обретет – контекстно-независимую (программную) или контекстно-зависимую.

По разным причинам человек решил, что язык Природы – тоже язык покрываемый (выражаемый) языком человека, что язык человека адекватен нашему требованию научного представления Природы. Но при этом сделал все, чтобы ограничить в науке контекстные возможности своего языка. Поэтому сегодня “языку научного описания природы” человеческий язык соответствует только в тех пределах, насколько развиты науки, существующие всегда на проблемно-ориентированных языках (ПОЯ), отличающихся от исходного и терминологическим полем и ограничением контекста.

Это, прежде всего, результат того, что все наши науки целиком базируются на моделировании. В идеале общепринятого процесса модельного познания, формализованное представление научного знания должно было бы иметь язык вообще бесконтекстный - просто по сути понятия формализованности. Однако все попытки свести науку к чисто формализованному, бесконтекстному языку регулярно проваливаются, требуя, в конце концов, той или иной степени пересмотра “фундаментального знания”.

Только постепенно исследователи начинают понимать, что такой подход хорош для замкнутых кибернетических разработок и абсолютно неприемлем для исследования объектов живой природы, особенно в тех случаях, когда предметом изучения является само явление “живого”.

С другой стороны, самый “открытый и системный” подход к восприятию сложных и живых систем тоже ведет к созданию описательной науки, как все той же “информационной” системы на ПОЯ, но просто быстрее модельного подхода и без излишнего пересмотра фундаментальных основ.

Достаточно ясно, почему это происходит – конечный результат науки всегда совокупность письменных текстов, это и не алгоритм процесса познания науки, но и не совокупность контекстов, где каждый читающий может выбрать свою трактовку изложения. Наука начинается там, где контекст предопределен, законы приняты и до очередной “революции” обеспечивается приемлемая трактовка всех известных данных.

Сделаем вывод: и формализованный модельный, и открытый системный подход к созданию наук приводит, в конечном счете, только к ограничению контекстной зависимости их языка, но никогда – к ее потере. Нам всегда требуются возможности контекстно-зависимого языка при описании мира и как открытой, и как замкнутой системы.

В первом случае мы исходно имеем построения контекстно-зависимого уровня. Во втором эти возможности обеспечивают учет неформализуемых в принятых соглашениях фактов и вообще существование науки, которая иначе замкнулась бы в ограничениях модельного подхода – контекстной независимости принятых формализмов.

Контекстность, будучи конструкцией языка, существует только как никогда не прекращающийся процесс подтверждения правильности понимания и выявления отличий этого понимания в непрерывном контакте взаимодействующих систем с неограниченным развитием предмета обсуждения и уровня его описания.

Для этого нужен механизм порождения на каждом шаге множества возможных контекстов, явление, заключающееся в формировании или наличии и запуске в работу в приемнике некоторой “производящей и обрабатывающей контексты машины”. Каждое сообщение, полученное из канала связи на вход такой машины, является стартовой командой для ее запуска в новых условиях, с учетом всего прошлого диалога.

Ясно, что в общем случае это должна быть машина контекстно-зависимая, не опирающаяся на вычислительные, априорно предусмотренные алгоритмические процедуры.

При чисто алгоритмическом подходе к восприятию сигнала контекста как такового нет. Он заменен предписанной ограниченной машинной интерпретацией некоторых сообщений и восприятием всего остального как “шума”. Следуя традиционному пониманию информации, входной сигнал после машинной алгоритмической обработки можно назвать результатом “измерения некоторого свойства”, полученным от датчиков, “статическим разъяснением”, “сигнальной информацией”.

Иначе говоря, мы получаем сообщение, интерпретированное без процесса уточнения контекста взаимодействия источника и приемника, то есть “по своему понятый факт”, фактографическую информацию, полученную после интерпретации входной посылки по заранее предусмотренному алгоритму и пригодную только для ограниченного использования при модельном подходе. По сути, это “нормированная, априорно предусмотренная трактовка всех возможных сообщений” - псевдосемантика.

Соответственно, в принципе нельзя описать контекстно-независимо ничего, кроме замкнутых систем со всей их замкнутой, предписанной выбранной моделью динамикой. Отсюда трактовка связи сигнала и информации суть замкнутое, модельное представление, да оно никогда и не претендовало на большее.

Сегодня во многих случаях сигнально-модельного варианта понимания информации вполне достаточно для построения инженерных подходов “компьютерного толка”, называемых для солидности “прикладными науками”, как мы и отмечали выше сложившуюся ситуацию с медицинской информатикой. Фактически же все сигнальные построения на контекстно-независимом языке нужно понимать как “алгоритмическое приписывание наиболее вероятного контекста” в процессе обработки сигнала.

Однако такого рода “контекст” может существовать в приемнике не только как фактографический, но и как структурный алгоритм интерпретации сигнала, который в таком случае претендует уже на восприятие его как сообщения. Сигнал, несущий в себе структуру связей (как разъяснение о желаемой отправителем трактовке сообщения) – тоже продукт мира контекстно-независимых языков, мира “алгоритмически предопределенного контекста”.

В классическом подходе к созданию проектируемых баз данных разработчики занимаются именно таким априорным выделением структур некоторой проблемной области для обеспечения “подходящей” трактовки входных сигналов. В каком-то смысле тому, что подразумевается под контекстом в алгоритмической системе, здесь отводится больший простор для существования. Выбор трактовки существует не в единой интерпретации, навсегда заданной алгоритмом, но в интерпретациях, заданных предыдущими сообщениями при наполнении жесткой структуры предопределенных взаимосвязей.

Под влиянием накопленных данных алгоритм функционирования “обрабатывающей машины” – компьютера может вырабатывать другой набор контекстов восприятия входного сигнала. При этом возможный выбор контекста изменяется, но все эти изменения при контекстно-независимом языке всегда существуют только в пределах алгоритмического подхода. По аналогии с предыдущей ситуацией, такой уровень можно называть уровнем явления возникновения информации документографической, информации с “динамикой интерпретации”, предписанной при проектировании структуры модели.

Содержащиеся (заложенные) в модели или алгоритмическом описании сведения, ни свойством, ни явлением быть не могут. Каждый новый факт интерпретации входного сообщения - это просто “ранее не востребованная, но алгоритмически предусмотренная” запись и не более того в жестких рамках бесконтекстного языка или модели представления.

Фактически это “некро- или псевдоинформация”, выбор алгоритмически заложенного в модель решения, жесткое следование команде, заложенной в сигнал, каким бы завуалированным под семантику способом она не была замаскирована. Тем не менее, для данного случая определим информацию как явление алгоритмического порождения некоторого контекста из возможных за счет накопленного “опыта” обрабатывающего компьютера.

Такое допущение полезно для обеспечения преемственности, связки между сигнальным и феноменологическим пониманием информации, благодаря чему далее, без разрушения сложившихся стереотипов, становится понятнее явление порождения информации в тех случаях, когда этим занимается Природа.

Именно порождение некоторого множества трактовок входного сообщения (внешне не всегда явно связанных с этим сообщением - далекие и абстрактные аналогии, эвристики, догадки, открытия, действия, противоречащие смыслу сообщения), на которых базируется выработка решения или ответного сообщения и есть явление порождения информации. Само же ответное сообщение, текст на основе выбранной интерпретации входной посылки, выбранного контекста восприятия, является только сигналом, некоторой производной явления информации.

Возможно, в будущем будет признана целесообразной отдельная терминология, но для наших текущих потребностей восприятия информации как некоторой сущности, принятое соглашение вполне допустимо.

Теперь рассмотрим другой подход, необходимость в котором возникает, когда мы попадаем в мир, где моделирование противопоказано или просто невозможно. Это, прежде всего, наш бытовой мир, бытовое окружение, где мы в реальной обстановке не можем построить ни одной адекватной модели, ибо абсолютно отсутствует хоть что-нибудь, говорящее о том, что именно нам потребуется в описании текущей ситуации через минуту, год или столетие.

Мы можем только предполагать, что должно быть представлено в модели этой ситуации, исходя из опыта аналогий, но не более того и без надежды, что неучтенное не было самым главным. Именно поэтому окружающий нас мир построен как контекстно-зависимый процесс и сам по себе, и как процесс контакта с ним, в котором мы часто не успеваем обратить внимание даже на его существенные стороны.

Вообще процесс познания в полной мере возможен только в видах, существующих с собственным контекстно-зависимым языком, контактирующих с окружающим миром “напрямую”, без модели, работающих с “накоплением образа”.

Здесь обычно выдвигается возражение о том, что образ это и есть модель. Нет, образ, накапливаемый в живой системе, существует только в представлении контекстно-зависимом, в представлении, исключающем использование для его формирования любых механизмов, ниже уровня абстрактной машины Тьюринга.

Процесс же познания “через модель” суть процесс познания и создания объектов кибернетических, объектов “неживого Мира” и порождений человека техногенной цивилизации, процесс познания на уровне рассмотренной выше “псевдоинформации”.

Ясно, что к биологическим системам кибернетический, модельный подход имеет только косвенное отношение при механистическом изучении живых объектов. Строго говоря, это изучение живого, воспринимаемого как мертвое, где уже вполне годятся машины фон Неймановской структуры.

Явление порождения информации, феномен информации обеспечивает существование Природы как открытой системы, как совокупности таких систем и объектов в них, существование которых принципиально невозможно иначе как систем, находящихся в контекстном взаимодействии и не могущих без сущностного разрушения перейти к существованию на языках контекстно-независимых.

Таким образом, мы пришли к необходимости существования в Природе явления порождения “информации живого”, информации, обеспечивающей существование объектов контекстно-зависимого уровня, объектов с целенаправленным поведением, с некоторой свободой выбора решений в окружающем их мире взаимодействующих систем, а значит и с собственным механизмом выработки множества контекстов восприятия входного сообщения.

Ясно, что процесс совместного существования систем обеспечивается не только правилами их конструирования, но и инструментарием - уровнем и возможностями их собственного контекстно-зависимого языка. Явление информации - явление технологическое, требующее (просто по факту своего существования с перечисленными особенностями) наличия в Природе (в каждом ее объекте, существующем на уровне живого) контекстной информационной динамической машины как механизма и принципа порождения и работы с информацией.

Перейдем от понятийно-пояснительного изложения явления информации к более точным его определениям.

При изучении явления возникновения информации нас интересует, конечно, не сигнал, объявленный в существующей теории информации “носителем сообщения или информации”. Ничего он в себе кроме изменения некоторой физической величины нести не может. Интересен здесь только механизм и способ выявления из изменений входного сигнала того, что в них заложено - данных для запуска алгоритма выбора интерпретации.

Для реализации этого явления необходимо наличие в приемнике обыкновенного компьютера или даже конечного автомата – бесконтекстной машины, в которой реализуются упомянутые процедуры выработки “псевдосемантического построения”. Естественно, это построение возникает не само по себе, не самостоятельно, а только в соответствии с предусмотренными разработчиком алгоритмическими возможностями. Именно поэтому в предыдущем разделе мы назвали это информацией фактографической, обыкновенной и предложили считать полученное информацией “условно” – нижним уровнем, вырожденным случаем при построении некоторой иерархии “информаций” различного уровня.

Как пример, здесь можно привести интерпретацию сигналов от удаленных космических источников, чью сущность мы можем представить себе только исходя из принятых физико-математических предположений. Сюда же относится интерпретация сообщений типа “Над всей Испанией безоблачное небо”.

Для всех сообщений такого рода выбор контекста предписан ранее достигнутыми соглашениями алгоритмического, контекстно-независимого уровня. Для тех же, кто его не знает, семантика (прагматика) после обработки сообщения будет либо искажена, либо вообще не воспринята, то есть произойдет (или не произойдет) явление выработки указанного выше построения, но не имеющего, в общем случае, значимой опосредованности в реальном мире.

И вообще все входные сообщения фактографического плана могут быть интерпретированы, независимо от любого уровня их собственного языка, только на уровне языка приемника. Мы никогда не сможем осмысленно воспринять никакой сигнал ни от сверхпримитивного, ни от сверхразвитого разума, если не сможем подобрать хоть какой-нибудь доступный нам контекст интерпретации сообщения.

Вспомните необходимость трактовки поведения животных или НЛО через доступные человеку понятия – иначе их поступки объяснить невозможно, а какую гарантию разумности этих трактовок мы имеем? Да только вероятностную – “так обычно бывает”, спросить не удается, ибо язык не позволяет, а рефлексами все не опишешь.

Сигнал может существовать и в некотором диапазоне значений – тогда это уже полноценная система управления. Она образуется с момента включения сигнала (и привнесенной им “семантики”), в контур обратной связи в приемнике сообщения. Возникает управляющее действие порожденной таким образом информации и, соответственно, понятие явления порождения информации обыкновенной ни в чем не противоречит существующим модельным подходам к управлению.

Конечно, не надо забывать, что в столь примитивных случаях понятие информации вообще не нужно (что теория автоматического управления и подтверждает, прекрасно обходясь в своих базовых основах без понятия информации). Нас же оправдывает только желание выполнить индуктивное построение для всех ситуаций “возникновения машин порождения сущности, не присутствовавшей во входной посылке”, желание “не революционного, а эволюционного перехода науки” от количественной теории к сущностной.

Продолжим рассмотрение вариантов “псевдоинформации” и перейдем к рассмотрению бесконтекстных сообщений документографического уровня, имеющих в несущем сигнале некоторые сведения о своей изначальной структуре. Здесь, как и в прошлом случае, сообщение может нести в себе только то, что необходимо для запуска интерпретирующей машины приемника. Все, что возможно при этом получить, “уже заложено алгоритмически” в сообщение и более не уточняется при интерпретации в приемнике.

И здесь, также как и в предыдущем случае нас интересует, конечно, не столько прямой текст входного сообщения, а все то, что впрямую (на языке сообщения) в этот текст не заложено и, кроме того, все, что имеется в этом тексте, прямо и косвенно указывающее на его структурное построение.

Отличием такой конструкции от предыдущего случая является алгоритмически предусматриваемый выбор контекста интерпретации сообщения из набора предусмотренных случаев, или даже расширение этого набора в процессе существования системы. Но, конечно, последнее тоже реализуется чисто алгоритмическими средствами.

Поэтому и здесь все построения являются построениями программно-автоматными, т.е. построениями, работающими по раз навсегда заданной процедуре выбора “псевдосемантического решения”, хотя и довольно сложным путем, который по существующей традиции относят к адаптивным или “интеллектуализированным” построениям.

Как пример, здесь можно привести любые справочные системы, содержащие структурированные, например, реляционные базы, занимающиеся автоматической обработкой поступающих текстовых сообщений. Фактическая процедура такой обработки всегда без исключений выглядит следующим образом.

Входной текст алгоритмически интерпретируется с целью уложения его в существующую структуру хранения имеющейся базы. Далее этот текст сравнивается с сообщениями, имеющими близкую структуру и терминологию, что эквивалентно механистическому подбору не только похожих сообщений, но и контекста восприятия, задаваемого сравнением сообщения с тем или иным хранимым текстом. В некоторых случаях, например, при задании поискового образа, фактически задается принудительный вариант интерпретации сообщения.

Все это, конечно, в информационном смысле мало отличается от предыдущего случая, и все, что выше сказано о явлении порождения информации практически один к одному (кроме расширения выбора интерпретаций за счет структурных возможностей базы) распространяется и на этот случай, включая и рассуждения об управлении.

На уровне выбранного контекста формируется решение по интерпретации полученного сообщения, после чего возникают условия для алгоритмической выработки ответного текстового сообщения.

В связи с тем, что какой-то из контекстов по заданным характеристикам (структуре, терминологии, поисковому образу, “эстетичному виду” наконец) всегда будет существовать, интерпретации, в принципе, могут быть подвергнуты любые сообщения. Это определяет переход во всех “информационно-поисковых” системах от понятия сигнального шума (помех) к шуму, определяющемуся выработкой ложного сообщения при неверном определении изначального контекста сообщения, то есть к тому, что можно назвать информационным шумом. Естественно, что это производится при условии оценки шума на уровне внутренних преобразований в базе, а не по выработанному текстовому ответу на входную посылку.

В последнем случае это будет уже не информационный шум, а просто неправильная трактовка входного сообщения, для уточнения которой был бы полезен некоторый цикл общения приемника и передатчика сообщения. Но это уже прерогатива устройств порождения и использования информации следующего уровня сложности. Перейдем к его рассмотрению.

Все изменяется, когда во взаимодействии участвует человек с его неизбежной интерпретации всех сообщений (даже полученных на контекстно-независимом языке) как контекстно-зависимых. В этом случае начинается действие того самого “неисчислительного” механизма, о существовании которого говорили уже достаточно давно и сегодня наиболее близко к которому в биологическом смысле, возможно, подошел английский ученый Р.Пенроуз [12]. Он предложил комплекс согласованных гипотез физики и нейрофизиологии, направленный на выяснение возможностей существования в живом некоторого процесса невычислимости, что можно воспринимать как указание о возможности существования в природе принципиально неалгоритмических процессов.

В отличие от всех предыдущих случаев, явление порождения информации здесь абсолютно естественно и является неизбежным атрибутом взаимодействия. Процесс общения между системами с контекстно-зависимым языком или такой системы с системой алгоритмической выглядит следующим образом.

На вход приемника поступает сообщение на языке передатчика, которое со стороны “живой” системы всегда выглядит как сообщение контекстно-зависимое. Как мы уже говорили, даже запись программы выглядит для человека контекстно-зависимой, ибо независимо от нашей воли, мы всегда оцениваем ее и по авторству, и по смыслу применения, и по источнику поступления, и по многим другим параметрам “не программистского толка”, прежде чем согласимся на ее содержательное прочтение.

Как мы уже говорили, никакое сообщение семантики в себе не содержит, даже если в нем написано, что оно семантическое. Вся семантика возникает только внутри обрабатывающей машины, а входное сообщение (для простоты будем считать, что оно текстовое, но это не является ограничением общности рассмотрения ситуации) для нас существует только на уровне синтаксиса.

В этом смысле интересно было наблюдать работу группы профессиональных программистов, взявшихся построить “семантическую” систему. Было предусмотрено все возможное и невозможное для организации анализа текста на уровне синтаксиса и морфологии, но семантику как таковую из самих сообщениях выделить так и не удалось – все время приходилось привлекать “знание извне”, интерпретацию в привнесенном контексте.

При этом даже небольшое изменение в тексте сообщения обычно вело к требованию дополнительного ввода в машину огромных объемов информации. В пределе явно требовалось заложить сведения “обо всем”, что очень показательно для оценки требований к конструкции информационной машины.

Возвращаясь к обработке сообщения, укажем, что в результате работы “внутренней машины” человека (также как и в рассмотренных выше случаях выработки псевдоинформации) в ней появляется множество вариантов интерпретации текста сообщения, из которых делается выбор, после чего формируется текст ответного сообщения.

Внешне он на том же контекстно-зависимом языке, но, по сути своей, это сообщение на уровне чистого синтаксиса. Вся псевдосемантика (в “машинном” собеседнике) или естественная (в случае контакта с “живым”) появляется только при “внутримашинной” обработке. Далее вырабатывается ответное сообщение того же “синтаксического” уровня и цикл общения может продолжаться неограниченно долго.

Теперь, по всей видимости, становится понятным, почему никак раньше не удавалось вразумительно определить информацию – да просто определение приписывали к тому месту “информационного процесса” где ее просто нет “по определению”, к тому месту, где от явления информации остался только количественный след.

Вся информация как явление существует внутри информационной машины и никуда, в общем случае, из нее не уходит. Уходят сигнал, сообщение, “программа запуска” информационной машины собеседника и вот им то можно приписывать любые количественные характеристики как явлениям измеримым.

Соответственно, вся “информационная негэнтропия” остается “внутренним” атрибутом машины выработки информации и к конкретному выработанному сообщению отношение имеет только косвенное. Отсюда следуют все понятные выводы для творцов “информационно-энергетического баланса”.

Сегодня в любой книге информационно-системного толка модно писать что-нибудь вроде “эволюционного ряда” вещество – энергия – информация, или описывать “информацию, создающую в себе поле существования, суммарный поток которого адекватен этой информации, то есть материи, служащей источником поля”.

Просто поясним необходимость “замкнутости явления информации” социально-биологически. Мы считаем такой подход к объяснению достаточно убедительным, ибо ниже покажем, что понятие информации в Природе вообще может быть соотнесено только с живыми системами биологического уровня (ну и наши творения такого уровня, если удастся их сделать, придется признать “живыми” по крайней мере по этому параметру – все остальные атрибуты могут иметь место или нет, а без информационной машины “живое” невозможно).

Итак, если допустить существование того, что мы называем мысленным контактом в реальности, то общество развалится со скоростью распространения этого самого контакта, что очевидно и дополнительного комментария не требует. Механизм гипноза носит совершенно другой характер, а мало известные случаи прямого контакта, если они и бывают, то относятся только к артефактам, нарушению законов Природы, или если хотите – к некоторой недоработке конструкции человека, нарушению защиты возможности его “общественного” существования.

Прежде чем мы сформулируем окончательное определение информации как явления, обсудим еще несколько фактов.

Из технических соображений можно показать, что это механизм обеспечения надежности работы такой сложной машины как мозг человека. По многим причинам информационная машина может реализовываться только как машина безадресная. Именно этим можно объяснить фантастическую выживаемость мозга при самом тяжелом травматизме вплоть до потери одного полушария без заметного снижения работоспособности, как это, считается, произошло у Пастера.

Итак, когда общение идет на уровне контекстно-зависимого языка, на каждом шаге вырабатывается информации сколь угодно много, с ограничением этого процесса не столько по ресурсам, сколько по допустимому времени реакции, выработки актуального решения. Эта выработка осуществляется исходя из всех “технических возможностей” интерпретации сообщения, то есть если уж ставить вопрос о количественном измерении выработанной информации, то все такие оценки должны начинаться с “количества выработанных интерпретаций” в сравнении с “количеством интерпретаций, имеющих реальный смысл”, с тем, что понимается как множество вероятных контекстов.

Из этого множества выбирается наиболее приемлемый вариант, на основании которого вырабатывается ответное сообщение, ответный сигнал. То есть сигнально распространяется не информация, не контекст, а только сам сигнал, например, текст сообщения.

Творимый в машине “информационный мир” имеет, конечно, свои особенности, подлежащие изучению, в том числе технические ограничения, связанные с количеством информационных комплектующих - нейронов (просьба не смешивать с работами в области нейронных сетей – они имеют только упрощенное, практически “до потери сущности”, модельное представление функционирования реальных нейронов) и доступен только в этих пределах.

Этот вопрос является прямым предметом будущей “информационной биологии”, для решения которого и информатика, и биология имеют в совокупности множественные подсказки, о том, где и что искать для обнаружения “природной информационной машины”. Трудно переоценить открывающиеся перспективные возможности такой объединенной науки.

А сообщения так и остаются управляющими, и здесь нет никаких противоречий с Винеровским подходом к роли информации. Но теперь мы можем сказать уже точнее: информация (см. определение выше) это то, на основе чего вырабатывается текст управляющего сообщения для собеседника, самостоятельно принимающего решения о восприятия или не восприятии результатов запущенного этим сообщением цикла работы своей информационной машины.

Теперь мы имеем все необходимое для иллюстрации процесса возникновения информации в живых системах и рассмотрения ее несубстанциональной сущности.

Начнем с рассмотрения рис. 1.

Как мы уже выяснили, входной сигнал является не более чем программой запуска обрабатывающей машины выработки информации – контекстно-зависимой интерпретации сигнала в мозгу человека. В компьютере с заложенным алгоритмом интерпретации сообщения никакого аналитического сообщения, никакой информации, ничего нового вообще не вырабатывается – существует только процесс актуализации априори предусмотренной алгоритмом трактовки полученного и не более того.

В любой стандартной базе для поиска того, что на самом деле является не информацией, а сведениями, нам требуется все то же самое – формирование поискового образа как эквивалента входного сообщения для заложенного алгоритма его интерпретации. Шаг влево или вправо от точного формирования поискового образа ведет к непредсказуемым последствиям, а ведь чаще всего мы не можем точно сформулировать, что же мы ищем. Аналитик ищет непредусмотренное, случайное, заранее неожиданное[Это “самое краткое задание” на работу аналитической системы. Либо наша система может научиться это делать, либо она не аналитическая.]. Предусмотреть все остальное – дело соответствующих целевых служб. Как известно, постановка аналитического вопроса – уже более половины ответа на него.

Поэтому все существующие решения по хранению данных в виде, пригодном для их последующего нахождения и использования, для аналитических задач абсолютно непригодны и пригодны не будут, пока мы не решим задачу творения информации по всем входным сообщениям не только в человеке, но и в машине, функционально примерно так, как это приведено на рис. 1. И конечно, обратную задачу – выдачи вразумительного для человека сообщения по результатам этого внутримашинного процесса.

Последнее надо называть интеллектом по определению интеллекта в его общечеловеческом понимании, т.е. безотносительно его технической или биологической реализации. Понятие интеллекта обычно искажают до крайности и используют в основном для повышения рыночной стоимости разработки. Для нас указанный выше факт важен именно потому, что аналитическая машина может быть только интеллектуальной или никакой – не по причине желания назвать ее красиво, но по сути поставленной перед ней задачи.

Во-первых, предлагалось ориентироваться на предметную область, а не на специфику приложений, которые будут работать с этими данными. Это означает, что структура данных в хранилище должна отражать точку зрения корпоративного пользователя на совокупность информации, с которой ему приходится иметь дело. В хранилище следует помещать исчерпывающий набор данных, причем именно тех, которые могут пригодиться в процессе принятия решений.

Во-вторых, хранилище должно содержать интегрированную информацию, полученную на основе данных, поступивших в систему из множества источников. Причем интеграция – это объединение данных с приведением их к единому синтаксическому и семантическому виду. Необходимо проводить проверки на непротиворечивость, целостность данных и т.д.

В-третьих, база данных хранилища (напомним, под хранилищем в этом смысле понимается система баз данных) должна быть оптимизирована для выполнения операций поиска и чтения данных. Данные, пройдя предварительную обработку и попав однажды в хранилище, остаются там на долгие годы, причем внесение каких-либо изменений в данные (кроме дополнения) не предполагается в принципе – данные понимаются как самостоятельная ценность, накапливаемая годами и десятилетиями.

Как ни странно, мы видим здесь классическую концепцию склада. Правда, это рекомендации к созданию “хорошего склада”, с семантикой. Но мы уже знаем, что абстрактной семантики не бывает, как и не бывает семантической ценности информации. Также мы знаем, что “помещать” что-либо в базу может только поток информации, всегда содержащий в себе семантику трактовки конкретных данных, а, следовательно, и законы “помещения или не помещения” информации в хранилище.

Нет в концепции хранилища и понятия, оговаривающего необходимость реструктуризации связей данных в процессе их существования. И поэтому, мы не можем согласиться с утверждением, приводимым в той же статье: хранилище данных – это корпоративная версия истины. Это чистый ментогенез (см. далее). Истина (кроме, конечно, заповедей) индивидуальна.

Каким же инструментарием, отвечающим нашим требованиям к ИСУ, мы располагаем на сегодняшний день?

Вот на такой основе действительно можно непротиворечиво двигаться вперед и в область технических решений, и в область организации аналитических работ с использованием технических средств сегодняшней (чисто вычислительной) и завтрашней (информационно-динамической) архитектуры.

Для дополнительного пояснения ситуации вспомним историю науки и всей нашей техногенной цивилизации. Тем, что цивилизация именно такова мы обязаны именно “точным наукам” и в первую очередь физике. Так уж устроена наша Вселенная, что центральной сущностью всех физических процессов и материальных объектов является энергия и главным и единственно конструктивным и используемым человеком ее свойством является ее измеримость. Энергию можно измерять единой для всех физических явлений и объектов мерой, так же как мензурка подходит для измерения любых жидких и сыпучих субстанций.

В ходе развития науки и цивилизации в целом до сегодняшнего ее состояния оказалось вполне достаточно этих представлений об абсолютной достаточности абстракции субстанции. Сознание человека, а может быть и подсознание, и мировосприятие сделало субстанциональные представления абсолютом, “все иное не только не нужно для науки и практики, этого иного просто нет во Вселенной”.

Насколько глубоко и прочно утвердилось такое восприятие можно судить по тому факту, что основные понятия теории множеств, то есть самая глубинная первооснова всей математики, всех абстрактных теорий, также сформулированы “под субстанциональность”. Хотя для существования математики не нужно совершенно даже существование материального мира. Это последнее положение яростно отвергается многими учеными и школами, причем не только “патологическими материалистами”.

Но поставим вопрос несколько иначе - “повлияла ли гипотеза о существовании материи и материального Мира на истинность и существование хотя бы одной, самой простенькой теоремы или даже одного элементарного формального высказывания? Ни один математик не приведет ни одного примера за всю историю науки и цивилизации. Потому что таких примеров нет и быть не может. Потому, что для существования абстрактных систем не нужна даже гипотеза, даже предположение о существовании материи и материального Мира.

Но так ли уж необычно существование реалий Мира, не имеющих субстанциональной модели, эквивалент которой можно измерять какой-либо другой меркой? Обратимся к жизненному опыту и прагматическому здравому смыслу. Физиков совсем не удивляет, что помимо десятка элементарных частиц “существуют” в их теориях сотни и тысячи “виртуальных”, которые существуют только в момент взаимодействия, и еще десятки тысяч (в некоторых теориях сотни тысяч) “резонансов”, т.е. того, что “неудобно назвать даже виртуальной частицей”. Это в условиях правил игры теоретической физики, жестко ограниченных аксиомами и законами математического аппарата.

А для исследователей всех направлений и специальностей, в особенности для психологов, это указание, что все “нафантазированное” человеком в виде текстов, музыки, картин и изустных высказываний бесконечно разнообразнее свойств физического мира. Это если не “закон Природы”, то, по крайней мере, правило для которого не удается обнаружить исключений.

Соответственно можно предположить, что поток мыслей, “поток сознания” бесконечно разнообразнее, то есть количественно бесконечно мощнее того, что можно выразить словами или какими-то знаками и сигналами. Во всяком случае, подобный взгляд разделяют достаточно многие. А разве мысли, образы и эмоции, виртуальный мир не информация? Нет, если считать информацию свойством материи. И это предполагается только за то, что, будучи теми же самыми порождениями того же самого сознания, они однозначно и общепонятно невыразимы стандартизованными сигналами, знаками?

Но даже и количественное определение им не подходит, ибо тогда попытка оценить их “количество” в точности означает (математически в точности) претензию “сосчитать бесконечность бесконечностей”. И, тем не менее, именно такой взгляд является и поныне самодовлеющим в “точных науках”, хотя и в завуалированной несколько форме.

С другой стороны, в последнее время появился ряд теорий, в конечном счете, утверждающих, что “бесконечность бесконечностей” не только можно сосчитать и измерить”, можно это делать так же, как измеряют энергию, энтропию физических систем.

Представим себе ситуацию, аналогичную общепринятому подходу к изучению информации. Некто вознамерился изучить психику и поведение человека в … прозекторской. В качестве широкого жеста дозволим использовать результаты гистологии и клинических анализов и уже на самой “границе дозволенного” разрешим использовать записки покойника. Как вам это нравится? Возможно, что так можно прийти к каким-то заключениям, принять такую “науку” в виде экзотического “интеллектуального спорта”, но…

Чем обращаться к такого рода “обоснованиям” не проще ли признать реальность существования явлений, не имеющих “субстанционального эквивалента”? И все станет на свои места, надо только не пытаться подсунуть произвольно выдуманные “аксиомы” вместо реальных свойств Мира.

Рассмотренное явление информации указывает нам на существование двух классов систем. Абстрактных, основанных на универсальном механизме вычисления и открытых, “живых”, в основе которых несколько иные аксиомы и совсем другой механизм - механизм контекстного анализа. Помимо этих классов существует только одна система – Вселенная-как-целое, остальное просто не нужно, излишне для существования Вселенной.

В чем-то, а именно в пределах, обслуживаемых кибернетикой, поведение этих двух классов систем неразличимо. В остальном эти системы настолько различны, что могут и не нуждаться в существовании друг друга, никакого “противоречия”, “отрицания”, нет и быть не может, не нужно это для существования Вселенной, Мира, поскольку излишне.

Однако апеллировать к содержательной стороне этих попыток практически невозможно, поскольку крайне трудно судить, что же авторы на самом деле подразумевали. Про ноосферу достоверно известно лишь то, что стараниями учеников и последователей из нее быстренько смастерили некое “физическое поле”, а дальше все плавно, но быстро заглохло.

С указанными выше более ранними попытками и того хуже, слишком хорошо поработали поколения редакторов, переводчиков, комментаторов, толкователей и проч. Кроме того, существенно изменились языки, изменился мир, среда, а значит и подсознание, образ мыслей и мировосприятие человека. Так что вряд ли здесь можно найти хорошие примеры для пояснения несубстанциональности, скорее все окончательно запутается, это уже мертвый материал для развлечения историков.

Новой науке надо начинать все с самого начала. А значит, и решать вопрос субстанциональности или несубстанциональности информации вне ушедшей античной и сегодняшней уходящей диалектической концепций.

Постараемся ответить на вопрос, как же обнаружить явление информации? Исходя из нашей задачи изложения проблемы на достаточно популярном уровне, мы не будем привлекать для этого понятия информационных полей и прочих сложных аппаратов, тем более что их разработка все еще продолжается и возможны различные пояснения, варианты изложения совокупности новых теорий, имеющих прямое отношение к рассматриваемому явлению.

Предмет нашего рассмотрения настолько новый, что мы лишь укажем несколько ситуаций и проблем, которые свидетельствуют в пользу информации как явления. Сразу отметим, что и здесь открывается большое поле работ для медиков и биологов.

Начнем с того, что жизнь и исследователи периодически осуществляют “проверку” человека на его изоляцию от внешних раздражителей – “каменные мешки” узников, одиночные камеры, специальные устройства изоляции от сигналов внешнего мира всегда ведут к деградации личности. С точки зрения информатики здесь имеет место изоляция личности от входного сигнала – “программы запуска” собственной информационной машины у изолированной личности. Это наводит нас на мысль, что существование биологического объекта, по крайней мере, высокого уровня сложности, невозможно без общения с себе подобными, в смысле необходимости регулярного обеспечения контекстно-зависимого контакта. Строго необходим достаточно частый “запуск” в работу мозга на уровне обработки внешнего сообщения.

В нашем случае это указание о том, что работа по созданию информации необходима человеку, так же как и удовлетворение всех его остальных физиологических потребностей. На справедливое замечание, что такого рода “информационное удовлетворение” может быть обеспечено и без общения с себе подобными – чтением книг, музыкой, размышлениями и так далее, укажем следующие обстоятельства.

Все “изолированные в природе”, так называемые “робинзоны”, деградировали в меньшей степени, чем узники, но деградировали как Айртон у Жюль Верна, но не как Робинзон у Д.Дефо. Колоссальная приспособляемость человека позволяет ему выживать в экстремальных условиях, но деградация, хоть и в меньшей степени, неизбежна и при изоляции в природе - при уменьшении воспринимаемого контекстного разнообразия, которое в максимальной степени возможно только с себе подобными. Известное понятие “одиночества в толпе” и его последствия для индивидуума также дают здесь пищу для размышлений.

Укажем и на ситуацию “маугли”, когда мозг, как машина порождения и анализа сообщений, формировался вне традиционной среды обитания. Никаких положительных сведений о последующем возвращении к разумной жизни в “своем биологическом виде” не существует. Если структура информационной машины, ее приспособленность к выработке контекстов не соответствовали изначально типичному миру биологического объекта некоторого вида, то после определенного периода развития (считается примерно после 3-5 лет), происходят необратимые фиксации самосознания и все контексты, которые мы хотели бы дать этому объекту позже, становятся шумом навсегда.

Чем ниже ступень иерархической лестницы биологического организма, тем проще переносит он проблемы изоляции - меньше проблем с начальным становлением и поддержанием в работе “собственной информационной машины”.

Можно посоветовать обратить внимание на следующий факт. На первых двух уровнях сформированной нами выше иерархии информаций вполне можно вообще обойтись без этого термина и без общения с кем бы то ни было. Сигнал, сообщение, база, знание, актуализация и прочие аналогичные термины вполне покрывают своими областями определения такое понятие информации, причем покрывают точнее и смысл их применения здесь всегда технически полезнее, чем термина “информация”.

Но далее, для явления выработки множества того, что здесь приходится называть контекстами, научной терминологии нет. Однако с древних времен понятие информации как разъяснения впрямую говорило нам: разъяснение, множественность контекстов и проявление по своему осознанной реакции на сообщение является атрибутом, основной сущностью систем, способных к такому процессу.

Не может быть информации в “неживой” Природе - разъяснять некому, восприятие либо механистическое, либо алгоритмическое, а вот сигналов там может быть сколько угодно. Другое дело - где проходит граница между живой и неживой Природой, но уж систем технических это касается точно.

Здесь же отметим и зарождающуюся в обществе проблему ментогенеза, являющуюся прямым следствием существования информации как явления и имеющую отношение и к информационным феноменологическим проблемам медицины в ее социальных аспектах. Однако введенный в 1998 г. термин “ментогенез” заинтересовал пока только некоторых “ортодоксальных” ученых, “серьезные” же его просто не поняли.

Тем не менее, исследования общественного сознания как отдельной самостоятельной сущности, впрямую ведущие к пониманию проблемы ментогенеза, проводятся уже достаточно давно. Существование ментогенеза - факт совершенно реальный, происходящий из процесса развития человека. Его подтверждает и сравнительный анализ динамики эволюционных процессов - обратим внимание, каждый последующий период развития имеет длительность на порядок меньше, чем предыдущий.

Процесс филогенеза, то есть освоения сознанием телесной оболочки примата начался по некоторым данным 200-150 тыс. лет назад и перешел в завершающую фазу формирования современных рас около 16-10 тыс. лет назад.

Этногенез начался, по-видимому, около 16 тыс. лет назад, 8-4 тыс. лет назад перешел в фазу глобального процесса. Около 1-2 тыс. лет назад началось окончательное формирование современных этносов и суперэтносов.

Формирование прототипов социума начинается в античности за 4 тыс. лет до новой эры и к ее началу приобретает глобально-региональный характер в восточном средиземноморье. За последние 400-200 лет формируются основные типы социумов, которые мы и наблюдаем.

Соответственно, первые ростки ментогенеза мы должны искать около 400-200 лет назад, в самом начале первой научной и технической революции. Около 100 лет назад происходят мощные массированные вспышки ментогенеза – набирают силу мощные религиозные движения (в основном варианты протестантизма), социальные утопии, захватывая массы, реализуются в революциях. Рубеж 50 лет отмечает гигантский всплеск ментогенеза – “холодная война”.

И, наконец, наступает последний этап – 25-20 лет тому назад. Образование, в том числе и высшее, практически общедоступно, конвейерно, доступно даже в странах “второго и третьего” мира, средства массовой информации глобальны и ежегодно количество каналов удваивается, интернету исполнилось уже более тридцати лет. Потоки обмена людей возросли за 30 лет в 100 раз.

Принятие общественного сознания индивидуумом считаемся нормой. Процесс ментогенеза может просто ни на что не обращать внимания, он уже самодостаточен и имеет право на существование - поскольку он следствие развития, естественная ступень эволюции.

Читателю уже стало ясно – ментогенез суть продукт стихийной информатизации общества. Он существует, и будет существовать, даже если мы будем осуществлять, как это рекомендовано в [13], “научную информатизацию общества”. Обратим внимание на то, что ментогенез существует как естественное проявление феномена информации, а “научную информатизацию общества” предлагают делать на основе информации, никак не определяемой, исповедуемой как целенаправленное разъяснение и сообщение в самом прямом, бытовом смысле этих понятий. Неизбежное столкновение этих процессов даст пищу для многих интересных исследований, в том числе и медико-социального плана, что в свою очередь явится прямым подтверждением существования явления информации.

И конечно, самый “простой” способ экспериментально обнаружить явление информации – построить саму информодинамическую машину. Да, это задача творения “личности нового вида”, со всеми вытекающими последствиями межличностных и межвидовых отношений. И здесь уже мы впрямую встречаемся с проблемами, по сравнению с которыми проблемы клонирования отходят на второй план (во всяком случае, взаимосвязь возможных неприятностей показана в [5]).

Как вывод по этому разделу еще раз укажем – без формирования информатики как науки о явлении выработки информации в природных “информационных машинах” во взаимодействии со всем кругом “наук о живом”, решение никаких перспективных проблем существования человечества просто невозможно.